Гиппий больший краткое. А

Вопрос о при­ро­де лжи

Сократ. Бла­жен ты, Гип­пий, если 364 каж­дую Олим­пи­а­ду при­бы­ва­ешь в свя­ти­ли­ще столь уве­рен­ным в рас­по­ло­же­нии тво­ей души к муд­ро­сти! Я был бы удив­лен, если бы кто-нибудь из атле­тов вхо­дил туда столь же бес­страш­но и с такой же уве­рен­но­стью в готов­но­сти сво­его тела к борь­бе, в какой ты, по тво­им сло­вам, пре­бы­ва­ешь отно­си­тель­но сво­его разу­ма.

Гип­пий. Моя уве­рен­ность, Сократ, вполне обос­но­ван­на: с тех пор как я начал участ­во­вать в олим­пий­ских состя­за­ни­ях, я нико­гда ни в чем не встре­чал нико­го мне рав­но­го.

Сократ. Зна­чит, если кто спро­сит тебя, сколь­ко будет три­жды семь­сот, ты, если поже­ла­ешь, быст­рее и луч­ше всех d дашь пра­виль­ный ответ?

Гип­пий. Конеч­но.

Сократ. Пото­му, сле­до­ва­тель­но, что ты в этом деле самый спо­соб­ный и муд­рый?

Гип­пий. Да.

Сократ. Ты толь­ко самый муд­рый и спо­соб­ный или и наи­бо­лее достой­ный чело­век в том, в чем ты спо­соб­ней­ший и муд­рей­ший, - в искус­стве сче­та?

Гип­пий. Конеч­но же, Сократ, и наи­бо­лее достой­ный.

Сократ. Зна­чит, имен­но тебе лег­че всех про­мол­вить исти­ну в этом деле? Ведь так?

Гип­пий. Я пола­гаю, да.

Сократ. e Ну а как же отно­си­тель­но лжи в том же самом деле? Ответь мне, как и рань­ше, Гип­пий, чест­но и откро­вен­но: если кто спро­сил бы тебя, сколь­ко будет три­жды семь­сот, а ты поже­лал бы лгать и ни за что не отве­чать прав­ду, ты ли солгал бы луч­ше дру­гих и про­дол­жал бы посто­ян­но лгать насчет это­го, или же невеж­да в искус­стве сче­та сумел бы солгать луч­ше тебя, наме­рен­но лгу­ще­го? И не вый­дет ли 367 слу­чай­но, что часто невеж­да, желая солгать, неволь­но выска­жет исти­ну бла­го­да­ря сво­е­му неве­же­ству, ты же, муд­рец, соби­ра­ясь лгать, все­гда будешь лгать на один манер?

Гип­пий. Да, полу­чит­ся так, как ты гово­ришь.

Сократ. Ну а лжец явля­ет­ся лже­цом во всем про­чем, кро­ме чис­ла, и не лжет, когда он ведет под­счет?

Гип­пий. Нет, кля­нусь Зев­сом, лжет и в под­сче­те.

Сократ. Зна­чит, мы допу­стим, Гип­пий, что быва­ет лжец и в деле под­сче­та чисел?

Гип­пий. Да, это так.

Гип­пий. Да, разу­ме­ет­ся.

Сократ. Ну что ж, не так ли все обсто­ит и в гео­мет­рии? Раз­ве не один и тот же чело­век спо­соб­нее всех и на ложь и на прав­ду отно­си­тель­но чер­те­жей, а имен­но зна­ток гео­мет­рии?

Гип­пий. Да, это так.

Сократ. А достой­ным чело­ве­ком в этом деле явля­ет­ся e он или кто-то дру­гой?

Гип­пий. Нет, имен­но он.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, достой­ный и муд­рый гео­метр - спо­соб­ней­ший из всех и на ложь и на прав­ду? И уж если кто лжет отно­си­тель­но чер­те­жей, это ведь будет он - тот, кто явля­ет­ся достой­ным гео­мет­ром? Ведь он же спо­со­бен, а пло­хой гео­метр не спо­со­бен лгать, а кто не спо­со­бен лгать, тот не ока­жет­ся лже­цом, как мы уже согла­си­лись.

Гип­пий. Это прав­да.

Сократ. Давай же рас­смот­рим и третье­го зна­то­ка - аст­ро­но­ма: ведь в этом искус­стве ты счи­та­ешь себя еще более све­ду­щим, 368 чем в двух преды­ду­щих, не так ли, Гип­пий?

Гип­пий. Да.

Сократ. Зна­чит, и в аст­ро­но­мии дело обсто­ит таким же обра­зом, как и там?

Гип­пий. Похо­же, что так.

Сократ. И в аст­ро­но­мии, сле­до­ва­тель­но, если кто вооб­ще лжив, он-то и будет хоро­шим лже­цом как зна­ток аст­ро­но­мии, раз он спо­со­бен лгать; не спо­соб­ный же - не смо­жет: ведь он невеж­да.

Гип­пий. Это оче­вид­но.

Сократ. Зна­чит, и в обла­сти аст­ро­но­мии прав­ди­вый чело­век и лжец будет одним и тем же.

Гип­пий. Оче­вид­но, да.

10. Сократ. Так вот, Гип­пий, рас­смот­ри таким же обра­зом, b без оби­ня­ков, все нау­ки и убедись в том, что ни в одной из них дело не обсто­ит ина­че. Ты ведь вооб­ще муд­рей­ший из всех людей в боль­шей части искусств: слы­хал я одна­жды, как ты рас­сы­пал­ся у лавок на пло­ща­ди , похва­ля­ясь сво­ей достой­ной зави­сти мно­го­муд­ро­стью. Ты гово­рил, что, когда одна­жды при­был в Олим­пию, все твое тело было укра­ше­но изде­ли­я­ми тво­их соб­ст­вен­ных рук, и преж­де все­го начал ты с перст­ня, ска­зав, что это вещь тво­ей работы, посколь­ку ты вла­де­ешь искус­ст­вом резь­бы c по кам­ню; и дру­гая печат­ка ока­за­лась тво­им изде­ли­ем, а так­же скре­бок и фла­кон­чик для мас­ла - буд­то ты сра­ботал их сам; потом ты ска­зал, что свои сан­да­лии на рем­нях ты соб­ст­вен­но­руч­но выре­зал из кожи, а так­же скро­ил свой плащ и корот­кий хитон. Но что уж всем пока­за­лось весь­ма необыч­ным и зна­ком высо­кой муд­ро­сти, так это твое заяв­ле­ние, буд­то ты сам сплел свой поя­сок для хито­на, хотя такие поя­са обыч­но носят бога­тые пер­сы. Вдо­ба­вок ты заявил, что при­нес с собою поэ­мы, эпи­че­ские сти­хи, d тра­гедии и дифи­рам­бы и мно­го нести­хотвор­ных, на раз­но­об­раз­ный лад сочи­нен­ных речей. И по части тех искусств, о кото­рых я толь­ко что гово­рил, ты явил­ся пре­вос­хо­дя­щим всех осталь­ных сво­им зна­ни­ем, да и самым искус­ным в нау­ке о рит­мах и гар­мо­ни­ях, а так­же в пра­во­пи­са­нии; и то же самое во мно­гих дру­гих искус­ствах, насколь­ко могу я при­пом­нить… Да! Я совсем было поза­был о тво­ей пре­ис­кус­ной памя­ти: ты ведь счи­та­ешь себя в этом самым бли­ста­тель­ным из людей . Воз­мож­но, я забыл и о мно­гом дру­гом. e Одна­ко я повто­ряю: попро­буй, бро­сив взгляд на свои соб­ст­вен­ные искус­ства - их ведь нема­ло, - а так­же на уме­ния дру­гих людей, ска­зать мне, най­дешь ли ты, исхо­дя из того, в чем мы с тобой согла­си­лись, хоть одно, где бы прав­ди­вый чело­век и лжец под­ви­за­лись отдель­но друг от дру­га и не были бы одним и тем же лицом? Ищи это в любом виде муд­ро­сти, хит­ро­сти или 369 как тебе это еще будет угод­но назвать - не най­дешь, мой друг! Ведь это­го не быва­ет. А коли най­дешь, ска­жи сам.

11. Гип­пий. Да нет, Сократ, сей­час не най­дусь, что ска­зать.

Сократ. Ну так не най­дешь­ся и впредь, как я пола­гаю. Если я прав, при­пом­ни, Гип­пий, что выте­ка­ет из наше­го рас­суж­де­ния.

Гип­пий. Не очень-то я могу ура­зу­меть, Сократ, о чем ты тол­ку­ешь.

Сократ. Быть может, имен­но сей­час ты забыл о сво­ей изо­бре­та­тель­ной памя­ти: вид­но, ты счи­та­ешь, что это здесь неумест­но. Но я напом­ню тебе: ты же зна­ешь, что ты ска­зал об Ахил­ле, буд­то он прав­див, об b Одис­сее же, что он лжив и мно­го­лик.

Гип­пий. Да.

Сократ. Теперь же, как ты сам чув­ст­ву­ешь, выяви­лось, что прав­ди­вый и лжец - это одно и то же лицо , так что если Одис­сей был лже­цом, то он же и выхо­дит прав­ди­вым, а если Ахилл был прав­ди­вым, то он же ока­зы­ва­ет­ся лже­цом, и эти мужи не раз­лич­ны меж­ду собой и не про­ти­во­по­лож­ны друг дру­гу, но оди­на­ко­вы.

Гип­пий. Ну, Сократ, веч­но ты спле­та­ешь какие-то стран­ные рас­суж­де­ния и, выби­рая в них самое труд­ное, цеп­ля­ешь­ся c к мело­чам, а не опро­вер­га­ешь в целом поло­же­ние, о кото­ром идет речь. Вот и сей­час, если жела­ешь, я при­ве­ду тебе доста­точ­но вес­кое дока­за­тель­ство, под­креп­лен­ное мно­же­ст­вом дово­дов, в поль­зу того, что Гомер изо­бра­зил Ахил­ла как чело­ве­ка луч­ше­го, чем Одис­сей: он не уме­ет лгать, Одис­сей же - хитер, без кон­ца лжет и как чело­век гораздо хуже, чем Ахилл. Если же хочешь, про­ти­во­по­ставь свою речь моей и дока­жи, что Одис­сей более достой­ный чело­век, чем Ахилл; тогда все вокруг ско­рее пой­мут, кто из нас дво­их крас­но­ре­чи­вей.

12. Сократ. Гип­пий, я ведь d не сра­жа­юсь с тобой и не оспа­ри­ваю того, что ты муд­рее меня; но по все­гдаш­ней сво­ей при­выч­ке я, когда кто что-либо гово­рит, ста­ра­юсь вду­мать­ся в это, осо­бен­но если гово­ря­щий кажет­ся мне муд­ре­цом; стре­мясь понять, что он гово­рит, я иссле­дую, пере­смат­ри­ваю и сопо­став­ляю его сло­ва с целью позна­ния. Если же гово­ря­щий кажет­ся мне невеж­дой, я не пере­спра­ши­ваю его, и нет мне дела до того, что он гово­рит. Из это­го ты пой­мешь, каких людей я счи­таю муд­ры­ми. Ты увидишь, что я бываю очень дото­шен в отно­ше­нии речей подоб­но­го e чело­ве­ка и выспра­ши­ваю его, чтобы извлечь таким обра­зом полез­ное зна­ние. Вот и теперь, слу­шая тебя, я поду­мал насчет про­чтен­ных тобою недав­но сти­хов, кото­рые долж­ны были пока­зать, что Ахилл пори­ца­ет Одис­сея как пусто­го бахва­ла (если толь­ко ты вер­но это тол­ку­ешь): стран­но, но мне кажет­ся, что как раз изво­рот­ли­вый Одис­сей 370 все­гда прав­див, Ахилл же изво­рот­лив - в тво­ем пони­ма­нии: ведь имен­но он лжет. Про­из­не­ся спер­ва те сло­ва, кото­рые ты недав­но при­вел:

он, немно­го пого­дя, заяв­ля­ет, b что Одис­сею и Ага­мем­но­ну его не убедить и что он не наме­рен оста­вать­ся у Трои, но

А еще рань­ше, бра­ня Ага­мем­но­на, он гово­рил:

И, ска­зав это в пер­вый раз перед лицом все­го вой­ска, а затем в кру­гу сво­их дру­зей, он, как это ста­но­вит­ся ясным, не дела­ет ника­ких при­готов­ле­ний к отплы­тию домой и даже попы­ток спу­стить кораб­ли на воду, выра­зив тем самым вели­ко­леп­ней­шее пре­не­бре­же­ние к необ­хо­ди­мо­сти гово­рить прав­ду. Так вот, Гип­пий, я с само­го нача­ла спра­ши­вал тебя, пото­му что недо­уме­вал, кото­рый из этих двух мужей изо­бра­жен у поэта достой­ней­шим, и счи­тал, e что оба они в выс­шей сте­пе­ни достой­ные люди и труд­но раз­ли­чить, кто из них луч­ше в прав­де и лжи и в любой спо­соб­но­сти: ведь оба они во всем этом чрез­вы­чай­но меж­ду собою сход­ны.

13. Гип­пий. Твой взгляд неве­рен, Сократ: ведь Ахилл лжет, как это оче­вид­но, не умыш­лен­но, но неволь­но; он вынуж­ден остать­ся из-за бед­ст­вен­но­го поло­же­ния сво­его вой­ска, чтобы ему помочь. Одис­сей же лжет доб­ро­воль­но и с умыс­лом.

Сократ. Ты вво­дишь меня в заблуж­де­ние, Гип­пий, беря тем самым при­мер с Одис­сея.

Гип­пий. 371 Вот уж нет, Сократ; ска­жи, в чем и ради чего я тебя обма­ны­ваю?

Сократ. В том, что уве­ря­ешь, буд­то Ахилл лжет без умыс­ла - это он-то, завзя­тый обман­щик, столь наце­лен­ный на похваль­бу (как его изо­бра­зил Гомер), что ока­зы­ва­ет­ся гораздо более лов­ким, чем Одис­сей, от кото­ро­го он лег­ко ута­и­ва­ет свое хва­стов­ство; он осме­ли­ва­ет­ся пря­мо про­ти­во­ре­чить само­му себе, а Одис­сею это и невдо­мек. По край­ней мере сло­ва Одис­сея, обра­щен­ные к Ахил­лу, ничем не выда­ют пони­ма­ния b Ахил­ло­вой лжи.

Гип­пий. Что ты име­ешь в виду, Сократ?

Сократ. Раз­ве тебе не извест­но, что после раз­го­во­ра с Одис­се­ем, когда он уве­рял, что наме­рен отплыть на заре, Аяк­су он сооб­ща­ет совсем дру­гое, вовсе не под­твер­ждая, что соби­ра­ет­ся отплы­вать?

Гип­пий. В каком это месте?

Сократ. А там, где он гово­рит:

Так неуже­ли же ты, Гип­пий, счи­та­ешь сына Фети­ды и вос­пи­тан­ни­ка d пре­муд­ро­го Хиро­на настоль­ко лишен­ным памя­ти, что, лишь недав­но жесто­ко выбра­нив лице­ме­ров, он теперь Одис­сею гово­рит, буд­то наме­рен отплыть, Аяк­су же - что он оста­ет­ся, и все это - слов­но без умыс­ла и вовсе не пото­му, что он счи­та­ет Одис­сея про­ста­ком, а себя - дале­ко пре­вос­хо­дя­щим его во всех этих шту­ках, в коз­нях и лжи?

14. Гип­пий. Нет, Сократ, я так не думаю: здесь, пере­убеж­ден­ный, e он про­сто­душ­но гово­рит Аяк­су не совсем то, что до того гово­рил Одис­сею. А вот Одис­сей и прав­ду и ложь про­из­но­сит все­гда с умыс­лом.

Сократ. Выхо­дит, Одис­сей - чело­век более достой­ный, чем Ахилл.

Гип­пий. Ну уж нет, Сократ, отнюдь.

Сократ. Как же так? Раз­ве не выяс­ни­лось недав­но, что доб­ро­воль­но лгу­щие луч­ше, чем обма­ны­ваю­щие неволь­но?

Гип­пий. Но каким же обра­зом, Сократ, доб­ро­воль­ные нече­стив­цы, 372 зло­умыш­лен­ни­ки и пре­ступ­ни­ки могут быть достой­нее неволь­ных? Ведь этим послед­ним ока­зы­ва­ет­ся обыч­но боль­шое снис­хож­де­ние, коль ско­ро они учи­нят какое-то зло - неспра­вед­ли­вость или ложь - по неведе­нию? Да и зако­ны куда более суро­вые суще­ст­ву­ют для созна­тель­ных пре­ступ­ни­ков и лже­цов, чем для неволь­ных.

15. Сократ. Вот видишь, Гип­пий, я гово­рю прав­ду, когда утвер­ждаю, что бываю очень назой­лив, b рас­спра­ши­вая муд­ре­цов. Это, смею ска­зать, един­ст­вен­ное мое досто­ин­ство, ведь про­чие мои каче­ства ниче­го не сто­ят. По суще­ству вопро­са я обыч­но колеб­люсь, не зная, как оно обсто­ит на самом деле. Об этом доста­точ­но свиде­тель­ст­ву­ет то, что когда я ока­зы­ва­юсь лицом к лицу с кем-либо из вас, про­слав­лен­ных муд­ро­стью, свиде­те­ли кото­рой - все элли­ны, то кажет­ся, буд­то я круг­лый неуч: ведь я реши­тель­но ни в чем с вами, ска­жем пря­мо, не согла­ша­юсь, а какое может быть более силь­ное дока­за­тель­ство неве­же­ства, чем рас­хо­дить­ся в мне­ни­ях c с муд­ры­ми мужа­ми? Но есть у меня и чудес­ное пре­иму­ще­ство, кото­рое меня выру­ча­ет: я не сты­жусь учить­ся, я выспра­ши­ваю и выведы­ваю и питаю вели­кую бла­го­дар­ность к тому, кто мне отве­ча­ет, и никто не быва­ет у меня этой бла­го­дар­но­стью обой­ден. Вдо­ба­вок я нико­гда не отри­цал, что был чему-то научен, и не делал вид, буд­то это мое соб­ст­вен­ное изо­бре­те­ние; наобо­рот, я все­гда про­слав­ляю сво­его учи­те­ля как муд­ре­ца и объ­яв­ляю во все­услы­ша­ние, чему я от него научил­ся. Вот и сей­час я не согла­сен с тем, что ты утвер­жда­ешь, d и весь­ма силь­но рас­хо­жусь с тобою во мне­нии. Я отлич­но пони­маю, что дело тут во мне самом, ибо я таков, каков я есть, гово­рю это без вся­ких пре­уве­ли­че­ний. Ведь мое пред­став­ле­ние, Гип­пий, пря­мо про­ти­во­по­лож­но тво­е­му: те, кто вредят людям, чинят неспра­вед­ли­вость, лгут, обма­ны­ва­ют и совер­ша­ют про­ступ­ки по сво­ей воле, а не без умыс­ла, - люди более достой­ные, чем те, кто все это совер­ша­ет неволь­но . Прав­да, ино­гда у меня воз­ни­ка­ет про­ти­во­по­лож­ное мне­ние и я блуж­даю вокруг да око­ло, види­мо, по неведе­нию, e но вот сей­час на меня сошло как бы наи­тие и мне пред­став­ля­ет­ся, что люди, доб­ро­воль­но совер­шаю­щие какие-либо про­ступ­ки, луч­ше, чем те, кто вер­шат их неволь­но. Виню же я в этом сво­ем состо­я­нии наши преж­ние рас­суж­де­ния, из-за кото­рых мне теперь кажет­ся, что люди, совер­шаю­щие все это неволь­но, хуже тех, кто дей­ст­ву­ют доб­ро­воль­но. Так уж будь столь любе­зен и не отка­жи исце­лить мою душу; ибо, иско­ре­нив 373 неве­же­ство моей души, ты сотво­ришь мне гораздо боль­шее бла­го, чем если бы ты изле­чил болезнь мое­го тела. Но если ты соби­ра­ешь­ся про­из­не­сти длин­ную речь, пред­у­преж­даю тебя - ты меня не исце­лишь, ибо я за нею не усле­жу; если же ты, как перед этим, захо­чешь отве­чать на мои вопро­сы, ты вели­кую при­не­сешь мне поль­зу, себе же, я пола­гаю, не повредишь. Чест­но гово­ря, дол­жен я обра­тить­ся и к тебе, сын Апе­ман­та: ведь это ты подвиг­нул меня на бесе­ду с Гип­пи­ем; и теперь, если Гип­пий не поже­ла­ет мне отве­чать, засту­пись перед ним за меня.

Евдик. Но, Сократ, я думаю, что Гип­пий не нуж­да­ет­ся в нашей прось­бе: b ведь его преж­ние сло­ва не име­ли тако­го смыс­ла, наобо­рот, он заявил, что не соби­ра­ет­ся укло­нять­ся от чьих бы то ни было вопро­сов. Послу­шай, Гип­пий! Раз­ве не так ты ска­зал?

Гип­пий. Да, имен­но так. Но, Евдик, ведь Сократ все­гда мутит воду при рас­суж­де­ни­ях вро­де како­го-то зло­умыш­лен­ни­ка.

Сократ. Достой­ней­ший Гип­пий! Я делаю это без умыс­ла - ведь тогда бы я был мудр и иску­сен по смыс­лу тво­их утвер­жде­ний - и неволь­но, так что будь ко мне снис­хо­ди­те­лен: ведь ты гово­ришь, что к неволь­но­му зло­умыш­лен­ни­ку надо иметь c снис­хож­де­ние.

Евдик. Да, ни в коем слу­чае не посту­пай ина­че, Гип­пий, но и ради нас и ради под­твер­жде­ния сво­их преж­них слов отве­чай на вопро­сы Сокра­та.

Гип­пий. Я и буду отве­чать, раз ты про­сишь. Спра­ши­вай же что тебе угод­но.

Необ­хо­ди­мость объ­ек­тив­но обос­но­ван­но­го утвер­жде­ния

16. Сократ. Я горя­чо желаю, Гип­пий, рас­смот­реть то, что было сей­час ска­за­но: кто достой­нее - те, кто совер­ша­ют про­ступ­ки доб­ро­воль­но, или те, кто неволь­но? И я думаю, что к это­му рас­смот­ре­нию пра­виль­нее все­го при­сту­пить так… Отве­чай же: назы­ва­ешь ли ты како­го-либо бегу­на хоро­шим?

Гип­пий. d Да, конеч­но.

Сократ. Или же сквер­ным?

Гип­пий. Да.

Сократ. Зна­чит, бегу­щий хоро­шо - хоро­ший бегун, а бегу­щий пло­хо - пло­хой?

Гип­пий. Да.

Сократ. И зна­чит, бегу­щий мед­лен­но бежит пло­хо, а бегу­щий быст­ро - хоро­шо?

Гип­пий. Да.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, в беге и в уме­нии бегать быст­ро­та - это бла­го, а мед­ли­тель­ность - зло?

Гип­пий. Как же ина­че?

Сократ. Так луч­шим бегу­ном будет тот, кто бежит мед­лен­но с умыс­лом, или тот, кто неволь­но?

Гип­пий. Тот, кто с умыс­лом.

Сократ. А раз­ве бежать не зна­чит что-то делать?

Гип­пий. Конеч­но, зна­чит.

Сократ. А если делать, то и e совер­шать?

Гип­пий. Да.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, тот, кто сквер­но бежит, совер­ша­ет в беге дур­ное и постыд­ное дело?

Гип­пий. Конеч­но, дур­ное. Как же ина­че?

Сократ. А тот, кто бежит мед­лен­но, бежит сквер­но?

Гип­пий. Да.

Сократ. Зна­чит, хоро­ший бегун совер­ша­ет это сквер­ное и постыд­ное дело доб­ро­воль­но, а дур­ной - неволь­но?

Гип­пий. Похо­же, что так.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, в беге хуже тот, кто совер­ша­ет сквер­ное дело неволь­но, чем тот, кто вер­шит его доб­ро­воль­но?

Гип­пий. В беге - да.

374 Сократ. А как же в борь­бе? Кто будет луч­ший борец: тот, кто пада­ет с умыс­лом, или тот, кто неволь­но?

Гип­пий. Похо­же, тот, кто с умыс­лом.

Сократ. А что в борь­бе хуже и постыд­нее - упасть или поверг­нуть про­тив­ни­ка?

Гип­пий. Упасть.

Сократ. И в борь­бе, сле­до­ва­тель­но, тот, кто доб­ро­воль­но совер­ша­ет дур­ное и постыд­ное дело, явля­ет­ся луч­шим бор­цом, чем тот, кто это вер­шит неволь­но.

Гип­пий. Похо­же, что так.

Сократ. А как же в любом дру­гом телес­ном заня­тии? Раз­ве тот, кто креп­че телом, не может выпол­нять оба дела - дело силь­но­го и дело сла­бо­го, то, b что постыд­но, и то, что пре­крас­но? И когда совер­ша­ет­ся что-то постыд­ное для тела, тот, кто покреп­че телом, совер­ша­ет это доб­ро­воль­но, а тот, кто хил, - неволь­но?

Гип­пий. Как буд­то и в отно­ше­нии силы дело обсто­ит таким обра­зом.

Сократ. Ну а насчет бла­го­об­ра­зия как обсто­ит дело, Гип­пий? Раз­ве не так, что более кра­си­во­му телу свой­ст­вен­но доб­ро­воль­но при­ни­мать постыд­ные и без­образ­ные обли­чья, более же без­образ­но­му - неволь­но? Или ты дума­ешь ина­че?

Гип­пий. Нет, имен­но так.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, умыш­лен­ное без­обра­зие сле­ду­ет при­пи­сать досто­ин­ству тела, c а неволь­ное - его поро­ку?

Гип­пий. Это оче­вид­но.

Сократ. А что ты ска­жешь отно­си­тель­но голо­са? Какой голос ты назо­вешь луч­шим - фаль­ши­вя­щий умыш­лен­но или неволь­но?

Гип­пий. Умыш­лен­но.

Сократ. А более негод­ным - тот, что фаль­ши­вит неволь­но?

Гип­пий. Да.

Сократ. Ну а что бы ты пред­по­чел иметь - хоро­шее или негод­ное?

Гип­пий. Хоро­шее.

Сократ. Так ты пред­по­чел бы иметь ноги, хро­маю­щие нароч­но или же поне­во­ле?

Гип­пий. Нароч­но.

Сократ. А хро­мота - раз­ве d это не без­образ­ный порок?

Гип­пий. Да.

Сократ. Пой­дем даль­ше: под­сле­по­ва­тость - раз­ве это не порок глаз?

Гип­пий. Да.

Сократ. Какие же ты пред­по­чел бы иметь и каки­ми поль­зо­вать­ся гла­за­ми - теми, что умыш­лен­но щурят­ся и косят, или же теми, что неволь­но?

Гип­пий. Теми, что умыш­лен­но.

Сократ. Зна­чит, ты счи­та­ешь луч­шим для себя доб­ро­воль­но совер­ша­е­мое зло, а не то, что вер­шит­ся неволь­но?

Гип­пий. Да, если это зло тако­го рода.

Сократ. Но раз­ве все орга­ны чувств - уши, нозд­ри, рот и дру­гие - не под­чи­не­ны одно­му и тому же опре­де­ле­нию, гла­ся­ще­му, что те из них, кои неволь­но e вер­шат зло, неже­ла­тель­ны, ибо они пороч­ны, те же, что вер­шат его доб­ро­воль­но, желан­ны, ибо они доб­рот­ны?

Гип­пий. Мне кажет­ся, это так.

17. Сократ. Ну а каки­ми оруди­я­ми луч­ше дей­ст­во­вать - теми, с помо­щью кото­рых мож­но доб­ро­воль­но дей­ст­во­вать дур­но, или теми, кото­рые тол­ка­ют на дур­ное поне­во­ле? Напри­мер, какое кор­ми­ло луч­ше - то, кото­рым при­хо­дит­ся дур­но пра­вить поне­во­ле, или то, с помо­щью кото­ро­го невер­ное направ­ле­ние изби­ра­ет­ся доб­ро­воль­но?

Гип­пий. То, с помо­щью кото­ро­го это дела­ет­ся доб­ро­воль­но.

Сократ. И раз­ве не так же точ­но обсто­ит дело с луком и лирой, с флей­та­ми и со всем осталь­ным?

Гип­пий. Ты гово­ришь прав­ду.

375 Сократ. Ну а что каса­ет­ся норо­ва лоша­ди - будет ли он луч­ше, если кто из-за него станет сквер­но наезд­ни­чать доб­ро­воль­но или же поне­во­ле?

Гип­пий. Если доб­ро­воль­но.

Сократ. Зна­чит, такой норов лоша­ди луч­ше.

Гип­пий. Да.

Сократ. Зна­чит, с лоша­дью менее норо­ви­стой ты дела, зави­ся­щие от ее норо­ва, будешь доб­ро­воль­но совер­шать дур­но, а с лоша­дью более норо­ви­стой - поне­во­ле?

Гип­пий. Конеч­но же.

Сократ. Не так же ли обсто­ит дело и с нра­вом собак и всех про­чих живот­ных?

Гип­пий. Так.

Сократ. Ну а у чело­ве­ка, напри­мер у стрел­ка, какая душа кажет­ся тебе достой­нее - та, что доб­ро­воль­но не попа­да­ет в цель, или та, что b неволь­но?

Гип­пий. Та, что не попа­да­ет в цель доб­ро­воль­но.

Сократ. Зна­чит, такая душа луч­ше в стрел­ко­вом деле?

Гип­пий. Да.

Сократ. А душа, про­ма­хи­ваю­ща­я­ся неволь­но, хуже той, что дела­ет это доб­ро­воль­но?

Гип­пий. В стрел­ко­вом деле - да.

Сократ. А во вра­чеб­ном? Раз­ве душа, доб­ро­воль­но при­чи­ня­ю­щая телу зло, не более све­ду­ща в искус­стве вра­че­ва­ния?

Гип­пий. Да, более.

Сократ. Зна­чит, такая душа более искус­на, чем та, что не све­ду­ща?

Гип­пий. Да, более искус­на.

Сократ. Ну а если душа весь­ма иску­ше­на в игре на кифа­ре и флей­те и во всех дру­гих искус­ствах и нау­ках, то раз­ве та, что иску­ше­на в них боль­ше, c не доб­ро­воль­но погре­ша­ет в этом, совер­шая дур­ное и постыд­ное, а та, что менее иску­ше­на, раз­ве не совер­ша­ет это неволь­но?

Гип­пий. Оче­вид­но.

Сократ. Итак, мы бы, конеч­но, пред­по­чли, чтобы рабы наши име­ли души, доб­ро­воль­но погре­шаю­щие и вер­ша­щие зло, а не неволь­но, ибо души эти более иску­ше­ны в подоб­ных делах.

Гип­пий. Да.

Сократ. Что же, а соб­ст­вен­ную свою душу раз­ве не жела­ли бы мы иметь самую луч­шую?

Гип­пий. Да.

Сократ. И зна­чит, луч­ше будет, если она доб­ро­воль­но d будет совер­шать зло и погре­шать, а не неволь­но?

Гип­пий. Одна­ко чуд­но́ бы это было, Сократ, если бы доб­ро­воль­ные зло­деи ока­за­лись луч­ши­ми людь­ми, чем неволь­ные.

Сократ. Но это выте­ка­ет из ска­зан­но­го.

Гип­пий. По-мое­му, это невер­но.

18. Сократ. А я думаю, Гип­пий, что и тебе это кажет­ся вер­ным. Ответь же мне сно­ва: спра­вед­ли­вость не есть ли некая спо­соб­ность или зна­ние или то и дру­гое вме­сте? Ведь необ­хо­ди­мо, чтобы она была e чем-то таким?

Гип­пий. Да.

Сократ. А ведь если спра­вед­ли­вость - это спо­соб­ность души, то более спо­соб­ная душа будет и более спра­вед­ли­вой: такая душа, милей­ший, ока­за­лась у нас достой­нее.

Гип­пий. Да, ока­за­лась.

Сократ. Ну а если спра­вед­ли­вость есть зна­ние? Раз­ве более муд­рая душа - не более спра­вед­ли­вая, а более неве­же­ст­вен­ная - не менее спра­вед­ли­вая?

Гип­пий. Это так.

Сократ. Ну а если спра­вед­ли­вость - и то и дру­гое? Раз­ве не так обсто­ит дело, что, обла­дая и зна­ни­ем и спо­соб­но­стью, душа быва­ет более спра­вед­ли­вой, неве­же­ст­вен­ная же душа - менее? Ведь это же неиз­беж­но.

Гип­пий. Да, оче­вид­но.

Сократ. Так ведь душа более спо­соб­ная и муд­рая ока­зы­ва­ет­ся луч­шей и более спо­соб­ной совер­шать и то и дру­гое - пре­крас­ное и постыд­ное - в любом деле?

376 Гип­пий. Да.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, когда она совер­ша­ет нечто постыд­ное, она дела­ет это доб­ро­воль­но, с помо­щью спо­соб­но­сти и искус­ства? А послед­ние, по-види­мо­му, при­су­щи спра­вед­ли­во­сти - оба или каж­дое порознь?

Гип­пий. Похо­же, что так.

Сократ. Ведь чинить неспра­вед­ли­вость - зна­чит посту­пать пло­хо, а не чинить ее - хоро­шо?

Гип­пий. Да.

Сократ. Итак, более спо­соб­ная и достой­ная душа, когда она чинит неспра­вед­ли­вость, чинит ее доб­ро­воль­но, а недо­стой­ная душа - неволь­но?

Гип­пий. Это оче­вид­но.

Сократ. И достой­ный чело­век - это тот, кто име­ет b достой­ную душу, сквер­ный же чело­век име­ет душу недо­стой­ную?

Гип­пий. Да.

Сократ. Итак, достой­но­му чело­ве­ку свой­ст­вен­но чинить неспра­вед­ли­вость доб­ро­воль­но, а недо­стой­но­му - неволь­но, коль ско­ро достой­ный чело­век име­ет достой­ную душу?

Гип­пий. Да ведь он же ее име­ет.

Сократ. Сле­до­ва­тель­но, Гип­пий, тот, кто доб­ро­воль­но погре­ша­ет и чинит постыд­ную неспра­вед­ли­вость - если толь­ко такой чело­век суще­ст­ву­ет, - будет не кем иным, как чело­ве­ком достой­ным.

1 Пер­вый стих «Или­а­ды» - «Гнев, боги­ня, вос­пой Ахил­ле­са, Пеле­е­ва сына» (пер. Н. И. Гнеди­ча) - сра­зу ука­зы­ва­ет на основ­ную тему «Или­а­ды». «Одис­сея» же начи­на­ет­ся сло­ва­ми: «Муза, ска­жи мне о том мно­го­опыт­ном муже, кото­рый дол­го ски­тал­ся…» (пер. В. В. Вере­са­е­ва), вво­дя слу­ша­те­ля в тему Одис­се­е­вых стран­ст­вий.

Гоме­ров­ские поэ­мы и вооб­ще моти­вы Тро­ян­ско­го цик­ла дава­ли в древ­но­сти обиль­ную пищу для рито­ри­че­ских речей и упраж­не­ний. Спо­ри­ли о том, какая из поэм луч­ше - «Или­а­да» или «Одис­сея»; кем луч­ше быть - Ахил­лом или Одис­се­ем; кто доб­лест­нее - Аякс или Одис­сей; кто хит­рее - Одис­сей или Пала­мед; винов­на или не винов­на пре­крас­ная Еле­на и т. п. В «Гип­пии боль­шем» () Гип­пий высту­па­ет с речью: «Когда взя­та была Троя, Непто­лем спро­сил Несто­ра, какие заня­тия при­но­сят юно­ше наи­луч­шую сла­ву». Извест­ны речи Гор­гия Леон­тин­ско­го «Похва­ла Елене» и «Защи­та Пала­меда».

- царь Пило­са, один из геро­ев гоме­ров­ских поэм, муд­рей­ший и крас­но­ре­чи­вей­ший ста­рец, к мне­нию кото­ро­го при­слу­ши­ва­лись все ахей­цы, один из ахей­ских вождей под Тро­ей. I 408- 412). Герой даже готов убить Ага­мем­но­на. Страш­ный гнев настоль­ко ослеп­ля­ет Ахил­ла, что он не может вла­деть собой и уже вытас­ки­ва­ет меч из ножен, но Афи­на укро­ща­ет его власт­ным сло­вом ().

Таким обра­зом, в IX песне Ахилл ничуть не лжет, хотя и колеб­лет­ся «меж двух реше­ний» (). Он отвер­га­ет дары Ага­мем­но­на и, как и рань­ше, готов уехать во Фтию, но пом­нит уго­вор мате­ри с Зев­сом и зна­ет, что бога­ми уже пред­ре­ше­но, что он всту­пит в бит­ву, когда Гек­тор дой­дет до ахей­ских кораб­лей. Сократ упро­ща­ет ситу­а­цию, оста­нав­ли­ва­ясь на отдель­ных, не свя­зан­ных меж­ду собой фак­тах, т. е. он посту­па­ет так, как посту­па­ли в сво­их спо­рах софи­сты, и пре­под­но­сит Гип­пию нагляд­ный урок в излюб­лен­ной софи­ста­ми мане­ре. Весь этот пас­саж явля­ет­ся так­же паро­ди­ей на дотош­ные и скру­пу­лез­ные ком­мен­та­рии Гоме­ра раз­ных авто­ров, состя­зав­ших­ся в ори­ги­наль­но­сти тол­ко­ва­ния древ­не­го эпи­ка. Подоб­ный же при­мер встре­ча­ет­ся в «Про­та­го­ре», где деталь­но рас­смат­ри­ва­ют­ся сти­хи Симо­нида Кеос­ско­го (). В насто­я­щем же диа­ло­ге Сократ до кон­ца выдер­жи­ва­ет взя­тую на себя роль про­ста­ка, пре­бы­ваю­ще­го в неведе­нии, и пози­ция его здесь оста­ет­ся неопре­де­лен­ной.

Ср. рас­суж­де­ния Ари­сто­те­ля о доб­ро­де­те­ли: она не явля­ет­ся ни толь­ко чистым зна­ни­ем (ἐπι­στή­μη ), ни толь­ко чистой потен­ци­ей духа (δύ­ναμις ), но внут­рен­ним созна­ни­ем чело­ве­ка, его досто­я­ни­ем (ἕξις ). - Нико­ма­хо­ва Эти­ка I 13, 1103a 9- 10; II 4, 1106a 11- 12; V 1, 1129a 11- 13.

Апология Сократа Критон , или О должном Федон , или О душе Вторая тетралогия : Кратил, или О правильности имен Теэтет, или О знании Софист, или О сущем Политик , или о Царской власти Третья тетралогия : Парменид , или Об идеях Филеб, или О наслаждении Пир , или О благе Федр , или О любви Четвертая тетралогия : Алкивиад Первый Алкивиад Второй, или О молитве Гиппарх, или Сребролюбец Соперники, или О философии Пятая тетралогия : Феаг, или О философии Хармид, или Об умеренности Лахет, или О мужестве Лисий, или О дружбе Шестая тетралогия : Евфидем, или Спорщик Протагор, или Софисты Горгий, или О риторике Менон , или О добродетели Седьмая тетралогия : Гиппий первый или О прекрасном Гиппий второй или О должном Ион, или об Илиаде Менексен, или Надгробное слово Восьмая тетралогия : Клитофонт, или Вступление Государство , или О справедливости Тимей , или О природе Критий, или Атлантида Девятая тетралогия : Минос, или О законе Законы , или О законодательстве Послезаконие , или Ночной совет, или Философ тринадцать Писем

Преамбула

Участниками диалога являются Сократ и приехавший в Афины из Элиды Гиппий - дипломат и учитель мудрости (софист). Сократ интересуется, почему древние мудрецы (например, Биант) в отличие от современных (Горгий , Продик , Протагор) не занимались государственными делами. Затем оказывается, что наиболее холодный прием софистам оказывали спартанцы, которые предпочитали получать мудрость не от чужеземных мудрецов, а от своих предков. Причем в почете у них исключительно знание собственной истории.

Постановка вопроса о красоте

Затем Сократ ставит вопрос: что есть прекрасное? (греч. τί ἐστι τὸ καλόν . 289d). При этом он утверждает, будто кто-то сам задал ему этот вопрос и поставил его, Сократа, в тупик. При этом Сократ спрашивает "не о том, что прекрасно, а о том, что такое прекрасное".

Гиппий пытается привести пример, утверждая, что прекрасное - это прекрасная девушка (греч. παρθένος καλὴ καλόν .287е). Сократ замечает, что прекрасной девушка становится не сама по себе, а благодаря "самой красоте" (греч. αὐτὸ τὸ καλόν . 288a). Равно как благодаря этой красоте прекрасной может быть не только девушка , но и лошадь (греч. ἵππος . 288b), а также лира (греч. λύρα ) и горшок (греч. χύτρα . 288c). Затем Сократ отмечает, что прекрасным горшком может считаться тот горшок, который в наибольшей степени соответствует своему предназначению, если он сделан хорошим мастером, кругл, обожжен и достаточно вместителен.

Иерархия красоты

Гиппий возражает, что это никак не проясняет суть дела. На это Сократ вспоминает изречение Гераклита : Из обезьян прекраснейшая безобразна, если сравнить ее с человеческим родом (греч. ἄρα πιθήκων ὁ κάλλιστος αἰσχρὸς ἀνθρώπων γένει συμβάλλειν . 289a). На этом он выстраивает иерархию красоты: прекрасный горшок безобразнее прекрасной девушки, но сама прекрасная девушка безобразнее по сравнению с родом богов. Разнообразные вещи становятся прекрасными благодаря некой идее (греч. εἶδος . 289d).

Независимость красоты от материала

Гиппий пытается свести красоту к материалу, которым украшают, например, к золоту, но Сократ доказывает, что красота независима от материала, поскольку Фидий создал прекрасную статую Афины , сделав глаза и руки из слоновой кости (290b). Убежденный Сократом Гипий говорит, что прекрасно быть богатым и пользоваться почётом. Производя дальнейшие размышления, Сократ утверждает, что прекрасное пригодно, полезно и приятно. Однако при этом Сократ также говорит, что красота есть причина блага (греч. ὸ καλόν ἐστιν αἴτιον ἀγαθοῦ . 297b), из чего следует, что красота и благо не одно и тоже, как не одно и то же отец и сын.

Прекрасное и приятное

Далее Сократ разбирает отношения приятного и прекрасного, замечая, что они не находятся в отношении тождества, поскольку не все прекрасное приятно (например, прекрасные законы), и не все приятное прекрасно.

В конце диалога Сократ признает, что прекрасное трудно.

Примечания

Источники

• Plato. Platonis Opera, ed. John Burnet. Oxford University Press. 1903.
• Гиппий Большой //Платон. Соч. в 3-х т., Т.1, М., 1972.
• Гиппий Большой //Платон. Соч. в 4-х т., Т.1, М.: Мысль, 1994.

Ссылки

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Гиппий больший (Платон)" в других словарях:

- (nlato) (427 347 до н.э.) др. греч. мыслитель, наряду с Пифагором, Парменидом и Сократом родоначальник европейской философии, глава филос. школы Академия. Биографические данные. П. представитель аристократического семейства, принимавшего активное … Философская энциклопедия

- (Hippias) (жил ок. 400 до Р. X.) – древнегреч. философ из Элиды, младший современник Протагора и Сократа, софист. Обладал обширными познаниями во многих науках; различал естественное право и человеческое право (норма); его именем Платон назвал… … Философская энциклопедия

- (ок. 427 347 до н.э.), греческий философ и педагог. Родился в Афинах в 428 или 427 до н.э. и умер там же в возрасте 80 или 81 года. Его отец Аристон (умерший, когда Платон был еще ребенком) принадлежал к семье, которая играла видную роль в эпоху… … Энциклопедия Кольера

ПЛАТОН (428 или 427 до н. э. 348 или 347), древнегреческий философ. Ученик Сократа, ок. 387 основал в Афинах школу (см. Академия платоновская (см. ПЛАТОНОВСКАЯ АКАДЕМИЯ)). Идеи (высшая среди них идея блага) вечные и неизменные умопостигаемые… … Энциклопедический словарь

Платон, Platon, 427 347 гг. до н. э., греческий философ. Родился в Афинах. Настоящее имя П. было Аристокл. Прозвище Платон (Широкоплечий) было ему дано в молодости за мощное телосложение. Происходил из знатного рода и получил прекрасное… … Античные писатели

Участвуют

Сократ. Гиппий, славный и мудрый, наконец-то ты прибыл к нам в Афины!

Гиппий. Все недосуг, Сократ. Всякий раз, как Элиде нужно бывает вести переговоры с каким-нибудь государством, она обращается ко мне прежде, чем к кому-нибудь другому из граждан, и выбирает меня послом, считая наиболее подходящим судьею и вестником тех речей, которые обычно произносятся от каждого из государств. Много раз я бывал послом в различных государствах, чаще же всего и по поводу самых многочисленных и важных дел – в Лакедемоне. Это-то и есть мой ответ на твой вопрос, ведь я не часто заезжаю в ваши места.

Сократ. Вот что значит, Гиппий, быть поистине мудрым и совершенным человеком. Ведь ты умеешь и в частной жизни, беря с молодых людей большие деньги, приносить им пользу еще большую, чем эти деньги; с другой стороны, ты и на общественном поприще умеешь оказывать благодеяния своему государству, как и должен поступать всякий, кто не желает, чтобы его презирали, а напротив, хочет пользоваться доброй славой среди народа. Однако, Гиппий, какая причина того, что древние мужи, прославившие свои имена мудростью, – и Питтак, и Биант, и последователи милетянина Фалеса, да и позднее жившие, вплоть до Анаксагора , – все или большинство из них, по-видимому, держались в стороне от государственных дел?

Гиппий. Какая же, Сократ, иная причина, если не та, что они были не в силах и не способны обнять разумом и то и другое – дела общественные и дела частные?

Сократ. Значит, клянусь Зевсом, подобно тому как все остальные искусства сделали успехи и по сравнению с нынешними старые мастера плохи, то же самое придется сказать и о вашем искусстве – искусстве софистов: оно сделало успехи, а мудрецы из древних плохи по сравнению с вами.

Гиппий. Совершенно правильно.

Сократ. Следовательно, Гиппий, если бы у нас ожил теперь Биант, то, пожалуй, вызвал бы у вас смех, все равно как о Дедале говорят ваятели, что, появись он теперь и начни исполнять такие же работы, как те, которые создали ему имя, он был бы смешон.

Гиппий. Все это так, как ты говоришь, Сократ. Однако я все-таки обыкновенно древних и живших прежде нас восхваляю в первую очередь и больше, чем нынешних, так как остерегаюсь зависти живых и боюсь гнева мертвых.

Сократ. Ты, Гиппий, по-моему, прекрасно говоришь и рассуждаешь, и я могу подтвердить правильность твоих слов. Действительно, ваше искусство сделало успехи в том, что дает возможность заниматься и общественными делами наряду с частными. Ведь вот Горгий, леонтинский софист, прибыл сюда со своей родины в общественном порядке, как посол и как человек, наиболее способный из всех леонтинян к общественной деятельности; он и в Народном собрании оказался отличным оратором, и частным образом, выступая с показательными речами и занимаясь с молодыми людьми, заработал и собрал с нашего города большие деньги. Если угодно, то и наш приятель, известный Продик, часто и раньше приезжал сюда по общественным делам, а в последний раз, недавно, приехав с Кеоса по такого же рода делам, очень отличился своей речью в Совете, да и частным образом, выступая с показательными речами и занимаясь с молодыми людьми, получил удивительно много денег. А из тех, древних, никто никогда не считал возможным требовать денежного вознаграждения и выставлять напоказ свою мудрость пред всякого рода людьми. Вот как они были просты! Не заметили, что деньги имеют большую цену. Из этих же двух мужей каждый заработал своей мудростью больше денег, чем другие мастера каким угодно искусством, а еще раньше них – Протагор.

Гиппий. Ничего-то ты, Сократ, об этом по-настоящему не знаешь! Если бы ты знал, сколько денег заработал я, ты бы изумился! Не говоря об остальном, когда я однажды прибыл в Сицилию, в то время как там в находился Протагор, человек прославленный и старший меня по возрасту, я все-таки, будучи много его моложе, в короткое время заработал гораздо больше ста пятидесяти мин, да притом в одном только совсем маленьком местечке, Инике, больше двадцати мин. Прибыв с этими деньгами домой, я отдал их отцу, так что и он, и все остальные граждане удивлялись и были поражены. Я думаю, что заработал, пожалуй, больше денег, чем любые два других софиста, вместе взятые.

Сократ. Ты, Гиппий, приводишь прекрасное и важное доказательство мудрости и своей собственной, и вообще нынешних людей, – насколько же они отличаются ею от древних! Велико было, по твоим словам, невежество людей, живших прежде. С Анаксагором произошло, говорят, обратное тому, что случается с вами: ему достались по наследству большие деньги, а он по беззаботности все потерял – вот каким неразумным мудрецом он был! Да и об остальных живших в старину рассказывали подобные же вещи. Итак, мне кажется, ты приводишь прекрасное доказательство мудрости нынешних людей по сравнению с прежними. Многие согласны в том, что мудрец должен быть прежде всего мудрым для себя самого. Определяется же это так: мудр тот, кто заработал больше денег. Но об этом достаточно. Скажи мне вот что: ты-то сам в каком государстве из тех, куда заезжаешь, заработал больше денег? Видно, в Лакедемоне, где бываешь чаще всего?

Гиппий. Нет, Сократ, клянусь Зевсом!

Сократ. Да что ты? Значит, в Лакедемоне меньше всего?

Гиппий. Я там вообще никогда ничего не получал.

Сократ. Странные вещи говоришь ты, Гиппий, удивительные! Скажи мне: разве не в состоянии твоя мудрость делать более добродетельными тех, кто следует и учится ей?

Гиппий. И даже очень.

Сократ. Значит, сыновей иникян ты был в состоянии сделать лучшими, а сыновей спартиатов нет?

Гиппий. Далеко до этого.

Сократ. Тогда, стало быть, сицилийцы стремятся стать лучшими, а лакедемоняне – нет?

Гиппий. И лакедемоняне очень стремятся, Сократ.

Сократ. Может быть, они избегали общения с тобой из-за недостатка денег?

Гиппий. Нет, конечно, денег у них достаточно.

Сократ. Какая же причина, что, хотя у них есть и желание, и деньги, а ты мог помочь им в самом важном, они отпустили тебя не нагруженным деньгами? Ведь невероятно же, чтобы лакедемоняне могли воспитывать своих детей лучше, чем это можешь ты? Или это так и ты с этим согласен?

Гиппий. Никоим образом.

Сократ. Быть может, ты не сумел убедить молодых людей в Лакедемоне, что через общение с тобой они преуспеют в добродетели больше, чем если будут общаться со своими? Или ты не мог убедить отцов этих молодых людей, что, если только они пекутся о своих сыновьях, им следует скорее поручать их тебе, чем самим о них заботиться? Ведь не из зависти же отцы мешали своим детям стать как можно лучше?

Гиппий. Не думаю, чтобы из зависти.

Сократ. Лакедемон, конечно, имеет хорошие законы?

Гиппий. Еще бы!

Сократ. А в государствах с хорошим законодательством выше всего ценится добродетель?

Гиппий. Конечно.

Сократ. Ты же умеешь прекраснее всех людей преподавать ее другим.

Гиппий. Именно прекраснее всех, Сократ!

Сократ. Ну а тот, кто прекраснее всех умеет преподавать искусство верховой езды, не в Фессалии ли он будет пользоваться почетом больше, чем где бы то ни было в Элладе, и не там ли получит больше всего денег, равно как и во всяком другом месте, где ревностно занимаются этим?

Гиппий. Вероятно.

Сократ. А тот, кто может преподать драгоценнейшие знания, ведущие к добродетели, разве не в Лакедемоне будет пользоваться наибольшим почетом? Разве не там заработает он больше всего денег, если пожелает, равно как и в любом эллинском городе из тех, что управляются хорошими законами? Неужели ты думаешь, друг мой, что это будет скорее в Сицилии, в Инике? Поверим ли мы этому, Гиппий? Но если прикажешь, придется поверить.

ГИППИЙ БОЛЬШИЙ
ИДЕАЛЬНОЕ ПОЗНАНИЕ ОБЩЕГО КАК ЗАКОНА ДЛЯ ЕДИНИЧНОГО

В науке имеются некоторые, хотя и не очень надежные, основания относить "Гиппия большего" к более позднему периоду творчества Платона (даже ко времени после первой сицилийской поездки Платона в 389-387 гг.). Представляется, однако, что по своему содержанию диалог этот относится все же к раннему периоду.

В "Ионе" подвергаются критике ходячие представления о прекрасном и выясняется несводимость прекрасного к каким бы то ни было другим человеческим представлениям и действиям; в положительном же смысле "Ион" главным образом указывает на божественный источник вдохновения, что, однако, не выходит за пределы традиционных мифологических представлений. "Гиппий больший" тоже весь посвящен отмежеванию эстетической области от всех прочих областей человеческого сознания. Но мы находим в нем и нечто новое: источник прекрасного рассматривается здесь уже не просто как восторг, даруемый Аполлоном и музами, Платон пытается вскрыть философский смысл прекрасного.

Прекрасное здесь рассматривается с точки зрения сущности (ουσία), а это, как мы увидим ниже, станет центральным понятием всей платоновской философии. Мало того, здесь впервые употребляется другой, чисто платоновский термин – идея (είδος). Наконец, прекрасное здесь толкуется как смысл (λόγος), или основание, сущности. Это тоже подход к основной платоновской проблематике. Таким образом, "Гиппий больший" – это прямое продолжение и уточнение "Иона", содержащее зачатки зрелой платоновской терминологии.

КОМПОЗИЦИЯ ДИАЛОГА

I. Вступление
(281а – 287b)

1. Изображается встреча Сократа со знаменитым софистом Гиппием и дается характеристика этого последнего как человека весьма самоуверенного, хвастливого, напыщенного, чересчур следящего за своим внешним видом, беспринципного и болтливого, но побеждающего невежественных людей всезнайством, апломбом и внешне блестящими речами. Из-за этого он не имел успеха в строгой Спарте, но зато все другие государства пытаются использовать его для своих политических целей (281а – 285е).
2. Сочинил он и целую речь о прекрасных занятиях. Это дает повод Сократу поставить вопрос о том, что такое само прекрасное, а не просто отдельные прекрасные предметы, – вопрос, представляющий большие трудности для софиста (286а – 287b).
3. Реальная постановка вопроса такова: если справедливые поступки предполагают справедливость вообще, а мудрые – мудрость вообще и, следовательно, справедливость есть нечто и мудрость есть нечто, то и все прекрасные предметы предполагают прекрасное вообще, т.е. прекрасное тоже есть нечто. Вот об этом-то прекрасном вообще, а не об отдельных прекрасных предметах и ставит Сократ вопрос (287b-d).

II. Прекрасное – это не отдельные вещи или живые существа и не формы жизни
(287с – 293d)

1. Прекрасное не есть ни прекрасная девушка, ни прекрасная кобылица, ни прекрасная лира, ни прекрасный горшок, потому что каждое такое определение исключало бы возможность быть прекрасными для всех предметов, кроме одного, фигурирующего в определении (287с – 288е). Кроме того, подобного рода частичное определение прекрасного через какой-нибудь прекрасный предмет исключало бы фактически имеющуюся в жизни разную степень прекрасного, поскольку прекрасная девушка прекраснее горшка, прекрасная же богиня еще более прекрасна, чем девушка (288е – 289с).
2. Само прекрасное, которое, присоединяясь к любому предмету или живому существу, делает его прекрасным, есть, следовательно, не какой-нибудь отдельный предмет, но особого рода общая идея (είδος): приобщившись к ней, все становится прекрасным (289d).
3. Эту идею, однако, нельзя понимать физически (к чему склонен Гиппий), потому что если она есть золото, то как объяснить, что в известной Фидиевой статуе Афины глаза, руки, ноги и прочее сделаны не из золота, но из слоновой кости (289е – 290b)? И нельзя понимать эту идею как нечто физически "подходящее" к другому, потому что, например, для варки каши гораздо больше подходит половник из смоковницы, чем половник из золота (290с – 291d).
4. Гиппий пытается установить, какова идея прекрасного, исходя из того, чтó, с его точки зрения, в подлинном смысле всегда и везде прекрасно и к чему он относит здоровье, богатство, почет, роскошные похороны и т.д. Сократу ничего не стоит опровергнуть также и подобного рода определение прекрасного, потому что боги и произошедшие от них герои не хоронят своих предков и сами не нуждаются в роскошных похоронах (291d – 293b). Далее собеседники переходят в поисках определения прекрасного уже на другие позиции, прибегая теперь не к повседневному житейскому опыту, а к отвлеченным категориям.

III. Прекрасное не есть какая-либо из тех категорий,
которые при известных условиях могут,
а при других не могут быть прекрасными
(293е – 304а)

1. Прекрасное – это не подходящее, или приличное (πρέπον), даже если понимать его не физически, а категориально. Ведь приличное только заставляет предметы казаться прекрасными, но совершенно не обеспечивает того, чтобы эти предметы и на самом деле, т.е. объективно, были прекрасными. Таким образом, субъективно понимаемое соответствие одного другому еще не обеспечивает красоты этих предметов (293е – 295b).
2. Прекрасное не есть полезное, или пригодное (χρήσιμον), т.е. оно не есть и объективное соответствие одного другому. Ведь все пригодное пригодно не для всего, а для чего-нибудь, в то время как прекрасное – безотносительно (295с – 296b). Кроме того, пригодное может быть пригодным и для дурного, а это тоже совсем не прекрасно (396bс). Однако полезное и для благих целей (ώφέλιμον) тоже не может считаться обязательно прекрасным, поскольку прекрасное в этом случае было бы причиной благого, а причина предмета еще не есть сам предмет: отец еще не есть сын (296d – 297с).
3. Прекрасное – это не зрительное или слуховое удовольствие. Ведь прекрасными могут быть законы и занятия, которые несводимы к зрению и слуху, а также разного рода физические ощущения, как бы люди их ни скрывали (297d – 299b). Но даже если согласиться, что прекрасное действительно сводится к зрительным и слуховым удовольствиям, то и в этом случае необходимо сказать, что зрение доставляет удовольствие вовсе не потому, что оно зрение (ибо иначе не могло бы возникнуть слуховое удовольствие), и слух не потому доставляет удовольствие, что он слух (ибо иначе не могло бы возникнуть зрительное удовольствие). Следовательно, причина удовольствия в обоих случаях – это не зрение и не слух, а нечто третье, что находится вне их, но в то же время каким-то образом их определяет (299с – 300с). Это определение приятного зрения и приятного слуха через находящееся вне того и другого прекрасное нельзя понимать механически. Такое понимание будет отрицанием того "бытия" (сущности), которое и есть это нечто третье, и не поможет раскрыть телесные сущности (σώματα της ουσίας, 301b), которые нужно иметь в виду, рассматривая соотношение зрения и слуха. Примечательно, что эти слова приписаны Платоном не Сократу, но Гиппию; однако и Сократ в согласии с Гиппием говорит о необходимости соблюдения основания бытия (λόγος της ουσίας, 301 е): чтó представляют собой то и другое вместе, тó есть и каждое из них; а чтó есть каждое, тó и оба вместе. При этом, однако, если не рассуждать поверхностно, то полученное нами общее третье – это не просто сумма двух слагаемых, ибо иначе двойка, которая является суммой двух единиц, была бы присуща каждой отдельной единице, т.е. каждая из этих двух единиц тоже была бы двойкой (300d – 302b). Следовательно, в отношении зрительных и слуховых ощущений тоже необходимо утверждать, что прекрасны они не благодаря зрению, слуху или их механической сумме, но в силу того "бытия" (этот термин еще раз употребляется в 302с), которое и отлично от них, и определяет их не в смысле безраздельного тождества, но в смысле все нового и нового специфического своего преломления (302b – 303d). Это бытие нельзя называть просто полезным, просто благим и просто приятным, оно выше этого (303е – 304а).

IV. Заключение
(304b-е)

Убедившись в том, что подобного рода споры ему мало что дают, Гиппий объявляет их болтовней и пустословием. Выдвигается антитеза двух собеседников: сбитый со всех позиций Гиппий предпочитает произносить красивые речи в суде, совете и вообще перед властями, чтобы побольше заработать денег; Сократ же, этот постоянный искатель истины, всегда страдает и от бессовестных актеров-софистов, которые считают его занятым мелкими и глупыми вещами, и от самого себя, когда он называет вещи прекрасными, а сам еще не знает и только разыскивает, что такое прекрасное само по себе.

КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ДИАЛОГУ

Анализ этот говорит сам за себя. Мы видим, что Платон избрал здесь очень ясный и простой способ развертывания своей основной мысли, так что анализировать этот диалог представляется делом не слишком трудным. Известная неопределенность основного вывода остается, конечно, и здесь, как и во всех ранних сократических диалогах. Но совершенно очевидно, что Платон чем дальше, тем больше утверждается в мысли о необходимости объяснять пестрое разнообразие и чувственного мира, и области умственных представлений при помощи твердо установленных и незыблемых категорий, которые только и дают возможность осмыслить неразбериху реальной человеческой жизни. Самого определения прекрасного в диалоге все еще нет. Однако проницательный читатель обязательно заметит, что по крайней мере в формальном отношении это прекрасное здесь в точности определено. Оно есть "сущность" и "идея", которые через свой специфический смысл и делают все прекрасные предметы прекрасными. Мы присутствуем здесь при зарождении той платоновской терминологии, которой в дальнейшем будет суждено остаться в истории философии навсегда, вплоть до настоящего времени, хотя и в виде самых разнообразных, можно сказать бесконечно разнообразных, интерпретаций.

Просмотров: 4140
Категория: »

Полемику Сократа с софистом Гиппием по красоте Платон воспроизводит в диалоге "Гиппий больший", показывая неспособность Гиппия ответить на поставленный вопрос.

Собственный ответ Платона: "Ничто другое не делает вещь прекрасной, чем присутствие прекрасного самого по себе". Действительно, нельзя назвать среди предметов мира предмет, который был бы реальным бытием общего - красотой вообще. Диалог "Гиппий" посвящен отмежеванию эстетической области от всех других областей человеческого сознания. Во введении встреча Сократа с софистом Гиппиeм. Сократ ставил вопрос о прекрасном вообще, а не о ок-Реми прекрасные предметы

В 1 главе говорится, что прекрасным является особого рода общая идея все, что присоединенное к ней становится прекрасным. Во 2 главе возникает новая попытка определить прекрасное как "пригодно и наделенное способностью творить благо". Здесь Платон вводит еще один - этико-эстетический аспект проблемы прекрасного, берущей начало, очевидно, от сократовской традиции с ее первостепенной интересом к этической сферы: "пригодно и наделенное способностью творить благо" характеризуется как полезное. Таким образом, "и прекрасные тела, и прекрасные обычаи, и мудрость - все это прекрасное, потому что оно полезно". Но полезно - это то, что творит благо, а потому оно не может быть прекрасным самим собой, поскольку в таком случае надо было бы признать, что прекрасное есть причина блага, но такое определение, если оно и возможно, является неверным, так как причина предмета еще не сам предмет: отец еще не сын.

Таким образом, прекрасное не является чем-то полезным или подходящим, потому что оно безотносительно. Дальнейшие поиски приводят к сенсуалистического понимание идеи прекрасного, когда прекрасное определяется "как удовольствие, полученное через слух и зрение". Платон применяет его, чтобы аргументированно отклонить: удовольствие не может быть тем, что определяет прекрасное, потому что существуют удовольствия, не связанные с прекрасным, возникающие через пищу, питье, любовные утехи, то есть через чувства, не связанные со слухом и зрением. Кроме того, для прекрасного не так важно то, что мы видим, поскольку существует прекрасное и для слуха, не так важно для прекрасного также и то, что мы слышим, потому что существует прекрасное и для зрения. Наконец делается попытка сочетания утилитаристского, сенсуалистического и этического определение: "прекрасное - это удовольствие, которое является полезно", "полезное же то, что творит благо". А то, что творит, и плод этого творения, как оказалось, - вещи разного рода. "Нет благо не может быть прекрасным, ни прекрасное - благом, если каждое из них отличен от другого".

Таким образом, диалог Гиппия и Сократа так и не приводит к конечному и однозначного определения прекрасного, и кажется, что единственный положительный вывод, который из этого диалога следует, раскрывается в последней фразе Сократа: "Прекрасное - вещь сложная". Но это только на первый взгляд. В действительности же в ходе диалога, исходя из отрицательного определения прекрасного, то есть через последовательное отрицание его как конкретного физического Кстати, соответствующего, подходящего, полезного и наконец из-за отклонения сенсуалистического понимание прекрасного у софистов, которые рассматривали его как удовольствие благодаря зрения и слуха, Платон делает важный философский вывод о том, что прекрасное - это некая "сущность", "идея", которая, присоединившись к слову, делает ее прекрасной.